Средневековый дьявол не только отец лжи, но и настоящий мастер иллюзий, перевоплощавшийся в любые обличья (от насекомых и диких зверей до людей и ангелов). Эти маски подробно описываются в византийской и древнерусской агиографии. Статья анализирует роль дьявольских наваждений и превращений в древнерусской демонологии и сопоставляет их функции в восточно- и западно-христианской традиции. Авторы также рассматривают семиотические приемы, которые средневековые художники применяли для визуализации

Во второй части статьи авторы продолжают сравнивать роль, которую концепт дьявольских наваждений играл в религиозном воображаемом христианского Запада и Востока. Они рассматривают приемы, которые средневековые мастера использовали для визуализации превращений дьявола, и анализируют логику «перевода» текста в изображение, который неизбежно подразумевает «зазор» между двумя семиотическими системами.

Архангел Михаил – одна из центральных фигур в картине мира древнерусского человека. Воевода ангельских сил играл важнейшую роль как в церковном предании, так и в массовых верованиях и магических практиках, часто окрашенных синкретизмом. В архангеле Михаиле видели не только победителя Дьявола в начале времен, но и главного антагониста Сатаны в этом мире, могущественного защитника человека от козней и агрессии демонов, победителя бесов и ангела-экзорциста. Это представление торжествует и на Востоке, и на Западе христианского мира. Тем не менее, конкретные формы заступничества, которые от него ожидали, и роли, которые на него возлагались преданием, не могли не варьироваться в зависимости от культурного фона различных стран и народов. Цель статьи – проследить историю архангела Михаила как «демоноборца» и экзорциста в Средневековой Руси. Для этого необходимо понять, какое место роль борца с Сатаной занимает в совокупности «функций» архангела и логике его почитания. Как церковные источники (различные «слова» и поучения, жития святых, визуальная традиция: иконография икон, фресок и т.д.) представляют разделение ролей между архангелом Михаилом и популярными на Руси святыми-демоноборцами (например, св. Никитой, позванным «Бесогоном»)? Наконец, предстоит рассмотреть сложные связи между демонологическими мотивам в агиографии и синкретической демонологией древнерусских амулетов-«змеевиков».

Видения загробного мира играли очень важную роль в культуре средневековой Европы. Они позволяли человеку проникнуть в тайны будущей жизни, служили наглядной иллюстрацией церковной эсхатологии, устанавливали связь между миром живых и миром умерших, гарантировали легитимность существующих религиозных практик, а также выполняли многие другие функции. Историки давно и плодотворно используют тексты видений как источники по истории средневековой культуры, религиозной жизни и психологии средневекового человека. Но работа с текстами видений далеко не проста. Они говорят с человеком на сложном языке визуальных образов, который глубоко укоренен в христианской символике и далеко не всегда понятен современному исследователю. Мы часто не знаем, как эти тексты читались в Средние века, и какова была их аудитория. Как менялось отношение к ним с течением времени? Как их следовало понимать: буквально или аллегорически? Каково было восприятие видений загробного мира в ученой и народной культуре? Автор статьи пытается ответить на эти вопросы.

Автор статьи предпринимает попытку реконструировать базовые элементы мифологии смерти, существовавшей в Московском государстве XV – XVII вв., и отвечает на ряд вопросов, которые обычно остаются вне поля зрения историков. Чем была смерть в культуре Средневековой Руси? Как объясняли ее причины и сроки прихода? Как древнерусский человек представлял себе переход в мир иной и загробное бытие души? Как он готовился к расставанию с земной юдолью? Как, в представлении средневекового человека, соотносился «частный» суд мытарств, ожидающий душу умершего сразу же за гробом, и Страшный суд, который уготован всему человечеству в конце времен? В Средние века мир мертвых и мир живых не были наглухо закрыты друг от друга. Души умерших могли являться живым, чтобы просить их о заступничестве, а живые не теряли надежду помочь своим умершим и верили в свою силу влиять на их загробную участь. В течение большей части русского Средневековья страх смерти и посмертного суда заглушался напряженным ожиданием последних времен, пришествия Антихриста и Страшного суда. Во второй половине XVII в. происходит постепенная смена эсхатологических моделей. Образ смерти становится все более устрашающим, в искусстве и церковной проповеди настойчиво утверждается мысль о тленности человеческой плоти и ужасе расставания человека с привычным ему миром. Происходит «индивидуализация смерти». Представления о смерти и загробном мире рассматриваются автором в контексте воззрений древнерусского человека на устройство Вселенной, человеческую природу и Божий промысел как движущую силу истории.

Статья построена на подлинных архивных документах и снабжена комментарием, имеющим характер чрезвычайно бережного отношения к авторам писем – Церетели, Бургиной и Николаевскому. Анна Михайловна Бургина эмигрировала из большевистской России в 1922 г., была помощницей Бориса Ивановича Николаевского – видного деятеля российской социал-демократии, исследователя отечественной и европейской политической истории, основателя партийного архива РСДРП, знатока, собирателя и публикатора архивных документов. В конце 1923 г. Николаевский отправил Бургину в Париж, боясь, что шедшие на ее берлинский адрес нелегальные письма от членов Бюро ЦК ушедшей на родине в подполье меньшевистской партии, как-то могут сказаться на судьбе ее родных. По его просьбе известный российский политик и общественный деятель Ираклий Георгиевич Церетели взял ее к себе секретарем. С конца 30-х гг. она была бессменным ассистентом Николаевского. Так уж получилось, что их архивное наследие разбросано по многим зарубежным и отечественным архивам в Москве, Санкт-Петербурге, Тбилиси, Париже, Амстердаме, Вене, Нью-Йорке, Стэнфорде, Иерусалиме. Только сейчас, когда, наконец, появилась возможность собрать их воедино, раскрываются нам неизвестные раньше страницы их жизни.

Автор развернутой рецензии на статью А.Л. Юрганова рассматривает перспективы развития современной гуманитаристики и, в частности, исторической науки. М.Р. Майзульс уверен в том, что противопоставление двух направлений современной истории в сфере изучения культурных практик — исторической антропологии и исторической феноменологии — малоплодотворно. Единственный выход из сложившейся методологической коллизии — примирение двух точек зрения. История ментальностей и новая практика изучения прямых высказываний должны в будущем сосуществовать. В рецензии рассматриваются фундаментальные познавательные предпосылки такого заметного явления новоевропейской науки как Школа “Анналов”.