Автор, анализируя современную обстановку в России, приходит к выводу о том, что происходит не реформа, не революция, а Эксперимент, который приводит в действие и развертывает цивилизационную катастрофу. Эксперимент является продуктом консенсуса советских элитных групп, истоки которого следует искать в позднесталинской элитной ситуации. Планировался он в недрах застоя, запускался в ходе "перестройки". Стратегический целевой потенциал Эксперимента – борьба с Разумом и Историей, в процессе которой происходит демонтаж "хомо сапиенс". Борьба ведется как с помощью психосоциального террора, так и опосредованно – путем расщепления социума на доисторическую регрессивную архаику и постисторический социокультурный технологизм (постмодернизм и пр.). Как только произошло расщепление социального массива на вторичную архаику и политический постмодерн, говорить о политической борьбе с Экспериментом стало бессмысленно, т.к. социальная среда-антагонист приобрела диффузный характер. Борьба с архаико-постмодернистской связкой требует кристаллизации нужного социального материала, особых форм деятельности, интеллектуальной войны на два фронта. Она может опираться на противопоставление Эксперименту фундаментальных ценностных ориентаций, которые и в России, и в мире в целом неразрывно связаны с представлениями о советском наследстве. В сегодняшней политической среде непрозрачность и двусмысленность правят бал, являясь питательной средой для "патриотической оппозиции". Но в новых условиях противостоять архаизаторско-постмодернистскому регрессу могут только социальные "малые тела повышенной плотности", массивы неповрежденной жизни, способные целостно воспроизводить и транслировать антирегрессивные образцы жизни и деятельности.

В статье раскрывается роль Александра I в устроении европейского порядка после Венского конгресса. Проводится мысль о том, что "долгим миром", длившимся с 1815 г. по 1853 г., Европа была во многом обязана внешнеполитическим идеям российского императора и его настойчивому стремлению воплотить их в жизнь даже в неблагоприятной для этого международной обстановке. Его идеалистическая концепция "Священного союза", навлекшая на себя столько критики современников и историков, по сути, оказалась весьма эффективным инструментом предотвращения большой войны.

В последние месяцы общественное мнение - как в стране, так и за рубежом - было вновь привлечено к проблеме отношений между Ватиканом и РПЦ или, шире, между католиками и православными. Внешним поводом к их обострению стало решение Ватикана о создании на территории России четырех католических епархий, в чем руководство РПЦ усмотрело посягательство на то, что именует своими "каноническими территориями". Вопрос вышел далеко за рамки чисто юридического спора, затронул как достаточно широкие массы верующих, так и высокие эшелоны политиков. Автор статьи, опираясь на веские аргументы тех, кто считает неправомочным канцелярским нововведением само понятие "канонических территорий", а также полагая необоснованными стереотипно предъявленные католической церкви обвинения в прозелитической агрессии на территории РФ, перемещает вопрос в более широкий и глубокий исторический контекст. Основное его внимание привлечено к кричащему противоречию между согласием РПЦ на основную идеологему постсоветской России ("вхождение в европейское, оно же цивилизованное сообщество") и ее стремление сохранить, в качестве поведенческой нормы для своей паствы, традиционную настороженность в отношении католицизма - исторического фундамента европейской цивилизации. Разумеется, стоя на столь противоречивой исходной позиции, трудно выработать внятную и последовательную линию поведения, что убедительно продемонстрировал последовательный провал всех попыток РПЦ воспрепятствовать визитам понтифика в восточнохристианское пространство или хотя бы на территорию стран СНГ. Анализ динамики процесса приводит автора к выводу о том, что упорные попытки РПЦ решить проблему своего влияния, апеллируя лишь к властному вмешательству государства и искусственно подогревая у паствы страх перед угрозой католического прозелитизма, лишь уводят от понимания ее сути.

Автор по-новому рассматривает события 1942 г. Он считает, что политики и военные, переоценив такие важные факторы, как крах гитлеровского блицкрига под Москвой и вступление в войну США, впали в эйфорию, полагая: немцев можно разгромить уже в 1942 г. Отрезвление наступило после того, как наше зимнее стратегическое наступление не достигло цели, а катастрофы в Крыму и под Харьковом открыли немцам дорогу на Сталинград и Кавказ. Тяжёлые сражения лета-осени 1942-го постепенно учили наши войска искусству ведения современной войны. Мощная военно-промышленная база, созданная на востоке страны, самоотверженность народа, отдававшего все силы для победы над захватчиками, позволили осенью 1942 г. переломить обстановку на фронтах. Автор раскрывает неразрывную связь между операцией "Уран" на юге и "Марс" в центральной России, анализирует их роль в осенне-зимней кампании 1942 г., объясняет неудачу операции "Марс" как оперативное поражение, в то же время позволившее одержать стратегическую победу под Сталинградом, т.е. военное руководство пожертвовало оперативным успехом ради стратегического. В результате был обеспечен коренной перелом в войне.