В статье рассматривается непосредственный опыт как факт самосознания древнерусских мастеров слова. Кроме авторитетных текстов-образцов древняя и средневековая Русь умела ценить личные свидетельства, ссылки на знакомство автора с предметом изображения. Путешественники, риторы и проповедники использовали непосредственный опыт в качестве важной суггестивной установки, позволявшей придать произведению убедительность. Прием этот использовался в разных жанрах с целью вовлечь читателя в предложенные обстоятельства. Функция приема рассматривается на примере произведений игумена Даниила (XII в.), инока Фомы (XV в.), протопопа Аввакума (XVII в.).

Статья посвящена культурно-историческим типам допетровской Руси. Автор рассматривает их на примере трех покаяний, отразившихся в древнерусской литературе. Князь Игорь, герой летописных повестей и «Слова о полку Игореве», кается как представитель всего княжеского рода. Иван Грозный – как государь, глава дома и семьи. Протопоп Аввакум – как суверенная личность в своем непосредственном предстоянии Богу, уже за себя лично, сознавая свою индивидуальную ответственность. Таким образом, мы имеем дело с тремя разными культурами, тремя смыслополаганиями и жизненными мирами, которые в русской истории сменяли друг друга: 1) Древняя Русь; 2) Средневековая Русь; 3) Россия раннего Нового времени. В статье переосмыслена теория культурноисторических типов Н.Я.Данилевского. По мнению автора, культурно-исторические типы служат не только различению цивилизаций и оказавшихся в их орбите народов, но и внутренней периодизации каждой отдельной культуры. Внутри одной культуры на самом деле могут обнаружиться свои культурно-исторические типы, а по сути – разные культуры.

В статье рассматривается древнерусская литературная культура как совокупность приемов и рече-поведенческих тактик, сложившихся еще на заре восточнославянского искусства слова. XVII век, как переходная эпоха в истории русской культуры, отмечен небывалым доселе новаторством. Южнославянское влияние сменяется в это время западнославянским, в литературу хлынул поток новых переводов, среди которых было много светских беллетристических текстов. На смену традиционным символическим и прагматическим способам познания действительности приходит схоластический рационализм. Тем не менее традиции древней книжной культуры остаются авторитетными и значимыми. Литературная архаика по-прежнему заявляет о себе. Связь с консервативным литературным обычаем была повсеместной. Это доказывают, в частности, такие известные памятники литературы переходной эпохи, как «Житие Юлиании Лазаревской», «Латухинская Степенная книга» Тихона Макарьевского и эпистолярное наследие патриарха Никона.

Историк-медиевист обращается к сюжетам XX века. Сначала как исследователь исто-риографии, жизненного мира историков сталинского периода, а потом как исследова-тель культуры, идеологии, литературной критики и художественных манифестов. Таков необычный путь, который характеризует научные поиски А.Л.Юрганова, специалиста по русской средневековой культуре и одновременно исследователя культуры, повседневно-сти и жизненного мира прошлого столетия. Автора новой книги (сборника статей разных лет)1 занимает теперь смысловая сфера интеллектуальной истории, которая как особый мир коренится в жизненном мире, общем для тех, кто стоял по одну сторону, и тех, кто занимал диаметрально противоположные позиции. О методе новой работы историка и специфике культурной истории XX века рассуждают авторы рецензии.

В журнале публикуются материалы конференции, состоявшейся в декабре 2013 года на филологическом факультете МГУ им. М.В.Ломоносова и посвященной одному из древнейших памятников русской словесности, «Повести временных лет». Перед нами древнейший свод русской истории, памятник, заключающий важнейшие мифологемы и идеологемы восточнославянского прошлого. Участники конференции сосредоточились на проблемах герменевтики, целостности текста и происхождении «Повести временных лет», значение которой не ограничивается по-прежнему узкими профессиональными интересами медиевистов. Ведь «Повесть временных лет» была призвана ответит на вопрос: «Откуда пошла есть Русская земля?»

Статья посвящена двум стратегиям риторического нарратива в жизнеописаниях русских святых, созданных средневековым книжником Епифанием Премудрым на рубеже 14-15 вв. Творчество этого христианского автора Московской Руси рассматривается в широком контексте литературной культуры России Средневековья и Нового времени. Риторическая поэтика никогда не исчезала. Зародившись в античную эпоху, она продолжает жить в Средние века, в 18 столетии (в пору расцвета классицизма) и в литературе 20 века. Как никакая другая формация литературной культуры риторическая поэтика связана с внелитературными целями и задачами, служит обоснованию и пропаганде ясных идеологических принципов и ценностей.

Статья посвящена одному из самых оригинальных мыслителей XVII века, дьяку Ивану Тимофееву (Семенову), автору «Временника», книги, которая должна была ответить на сложный вопрос о причинах Смуты в Русском государстве. Замысел этого труда пришел к Ивану Тимофееву в Новгороде, который пережил долгую шведскую интервенцию и все превратности государственного кризиса, приведшего Россию на грань национальной катастрофы. Именно тогда Новгородский митрополит благословил Тимофеева на создание летописи Смуты, чтобы не угасла память о трагическом периоде русской истории, когда самозванцы, «рабоцари» и «еллины»-иноверцы способствовали падению авторитета высшей власти. Тем не менее Тимофеев пишет не хронику событий, а взволнованный лирический монолог, сбивчивый, беспорядочный в композиционном отношении, чрезвычайно сложный по языку и стилю. Создать стройный исторический труд Тимофееву не удалось. Однако он первым среди русских средневековых писателей применил традиционную агиографическую топику к описанию событий гражданской истории, первым стал размышлять о методе историка.

Статья представляет собой рецензию на книгу американского писателя Оливера Юргена «Сны дядюшки Эла» (Oliver Yurgen «Dreams of Uncle El»). Американская сказка-детектив является не только поводом для критического очерка, но провоцирует на серьезные размышления о месте художественной книги в современном культурном контексте. Прежде всего, автора статьи интересует, может ли у О. Юргена быть свой читатель в России. Книга Юргена это не только повесть для детей подросткового возраста, но и своеобразный месседж, адресованный российскому книжному рынку и современной российской культуре. Будет ли востребована такая книга в России? Какими станут российские читатели? Возможна ли у на с еще гуманистическая литературная традиция, одним из современных представителей которой, без всякого сомнения, является американский беллетрист и мыслитель Оливер Юрген.

Рецензия посвящена творчеству современного художника из Иерусалима Александра Айзенштата. Перед каждым, кто придет на выставку его работ, предстанет стихийное повествование, метарассказ и о судьбе народа, и о тайнах духовной жизни, и о том, что близко не только окружению автора, но и созвучно судьбе России, той страны, с которой живописца связывает и биография, и творчество, и религиозная деятельность. Впрочем, меньше всего следовало бы увлекаться интерпретаторством, домысливанием, игрой воображения, искусственно превращая ассоциации в продуманную схему. Как всякое подлинное творчество, картины Айзенштата побуждают к объяснению, но в то же время неуловимы для описания с последующим толкованием смысла образов. Пусть то, что высказано на языке живописи, останется ее собственным достоянием. Любой перевод, любая вербализация не помогут зрителю, поскольку работы Айзенштата, несмотря на свою тесную связь с еврейской традицией, не претендуют на то, чтобы быть лишь энциклопедией символов. Автор рецензии пишет о религиозных и нравственных общечеловеческих интенциях художника, творчество которого формируется благодаря причастности к высоким духовным интенциям традиционной культуры.

Статья посвящена двум стратегиям истолкования средневековых источников. Автор не соглашается с теорией итальянского слависта Рикардо Пиккио, исследующего так называемые «библейские тематические ключи» древнерусских текстов. По мысли Пиккио, первоначальный контекст скрытых библейских цитат позволяет быстро и точно определить идею произведения, расшифровать неявный авторский замысел. Однако подобного рода методика не приводит к подлинной верификации выводов исследования и основывается на произволе интерпретатора. Единственный путь реконструкции мысли средневекового книжника – анализ текста как выразительного и содержательного единства. Примеры такого прочтения и содержатся в предлагаемой вниманию читателей статье.

Статья представляет собой опыт исследования моделей тиранической власти, сложившихся в русской книжности XI–XVII вв. Автор выявляет и анализирует наиболее распространенные тогда способы описания конфликта между жертвой и государем-мучителем. Первоначальная идеологическая константа мученичества за веру дополняется новым прообразующим сюжетом, типологической основой которого стала история Каина и Авеля. Первые русские святые канонизированы Церковью именно как невинные страдальцы, по образу которых прочие жертвы смиряются перед своими убийцами и гонителями. Однако уже в домонгольской Руси формируется новая конвенциональная модель власти гордого и несправедливого единоверца. Такому государю нужно оказывать сопротивление, поскольку его полномочия не должны распространяться на души подданных. Постепенно эта идея приобретает эсхатологическую окраску, и с новой силой актуализируется мифологема раннехристианского мученика, выступающего против безбожной власти. Эсхатологические ожидания и пророческий протест в полной мере заявляют о себе в эпоху раскола. Семантической доминантой средневекового учения о власти на Руси являлась ее богоустановленность, что оказывало свое влияние и на дискурсивные практики.

Поводом для «круглого стола» «Жизнь и театр» стала показанная в конце апреля этого года в театре «На досках» пара-поэма «…Изнь». Руководитель творческого центра и режиссер театра открыл дискуссию, обозначив основные проблемы обсуждения. Способен ли сегодня театр к творению новых форм социального бытия? Что можно и должно отражать в жизни современной России? В чем цель подобного отражения? Может ли театр сформировать новую элиту, выявить социальный слой, способный объединиться и удержать общество от энтропии и распада? В дискуссии принимали участие ученые-обществоведы, писатели, преподаватели московских вузов, сотрудники библиотек.

В реплике А.В. Каравашкин от своего лица подводит предварительный итог дискуссии. Автор считает, что очевидная разница позиций, отличающая участников полемики, не перечеркивает и заметной общности взглядов. В первую очередь это касается признания историко-феноменологического подхода, который лишь сейчас оформился как вполне самостоятельный научный метод. О перспективах исторической феноменологии можно будет говорить, лишь учитывая широкий историографический контекст Нового времени. Автор отзыва обращает внимание на такую актуальную проблему как соотношение структурно-семиотического метода и “беспредпосылочной герменевтики”, которую сторонники исторической феноменологии рассматривают как важнейшую составляющую источниковедения культуры. В отзыве содержатся и возражения некоторым оппонентам А.Л. Юрганова.

Статья посвящена приемам и основополагающим мировоззренческим предпосылкам современных литературоведческих и культурно-исторических концепций. Претендуя на решение принципиальных вопросов гуманитарного знания, представители субъективистстких направлений делают своим основным оружием аргументы от идеологии и тем самым по-своему преодолевают установки позитивизма. Однако идеологически ориентированная гуманитаристика невольно оказывается союзницей постмодернистской эпистемологии. Исследовательский "эгоизм", потребительские сверхзадачи, противопоставленные коллективному опыту науки, завоевывают свободное интеллектуальное пространство. И теперь личное мнение или личная вера ученого, свобода его совести значат больше, чем реальность источникового сознания. Сравниваются два противоположных подхода к истории культуры, "консервативный" либерально-атеистический. И в первом и во втором случае авторы рассматриваемых концепций ссылаются на свою личную позицию как на важный научный факт и теоретическую модель. Странным образом противоположности дополняют друг друга: литературоведение, абсолютизирующее неизменное, и культурология, гипостазирующая становление без становящегося (процесс), оказывают в равной мере разрушительное и дезорганизующее воздействие на современную гуманитарную науку. Эти крайности нуждаются не столько в "примирении", сколько в диалектическом и творческом преодолении, обновляющем синтезе.

Статья посвящена спорному направлению современной исторической науки, теории утраченных альтернатив и виртуальным "ролевым" играм. Автор очерка рассматривает как гносеологические вопросы (вопросы метода гуманитарных дисциплин), так и конкретное содержание альтернативных исследований. В центре внимания оказывается проблема этоса (моральных норм) новейшей исторической науки. Какова социальная ответственность историка, как далеко мы должны идти в поисках истины, в чем заключается нравственность интерпретатора, воссоздающего несуществующую историческую действительность – на эти и другие вопросы отвечает исследователь.

Проблема интерпретации исторических источников выступает в современной гуманитарной науке на первый план. Связано это с поступательным развитием теоретического источниковедения, которое сегодня ставит своей задачей определить наиболее корректные и объективные пути истолкования текста. При этом главным предметом исторического исследования является уже не достоверная "реальность" прошлого, но точка зрения автора, творца источника. Так устанавливаются особые субъект-субъектные отношения ученого и "чужого" сознания, фрагменты которого запечатлены в памятниках прошлого. При этом сам исторический текст выступает в качестве единственной достоверной реальности, важнейшей составляющей самого познавательного процесса. Однако эта позиция не может быть целиком принята без сопутствующих оговорок. Полемике вокруг теоретических споров в современной гуманитарной науке и посвящена эта статья.